К тебе взываю я, земля Эриу!
Сверкающее, солнечное море!
И вы, о плодородные холмы,
И вы, лесистые равнины,
И реки, изобильные водой,
И вы, озера, рыбы полные!
Песнь чужеземцев, приплывших к берегам Ирландии
Любая литература, мифология и сказка строится на контрасте противоположностей между двумя способами существования архетипического мира: при нарушенном и при соблюденном
законе справедливости. Именно в этой плоскости, как правило, лежит конфликт: в начале произведения
закон справедливости тем или иным способом нарушается, и в задачу протагониста входит исправление этого нарушения.
Для более успешного контроля над ситуацией и возможности с уверенностью сказать, что закон был нарушен, а потому требуется срочно начать активную деятельность (сюжет), появился замечательный механизм:
архетипический запрет. Он существует для того, чтобы его нарушали.
Как правило, самое первое действие, совершаемое героем - это нарушение некоего запрета, влекущее за собой плачевные последствия для самого героя, его близких, государства или юниверсума в целом. Запреты нарушает рыбак, женившийся на русалке, и конунг Конэйр, оплетенный жестокими гейсами, нарушает Иван-царевич, сжегший шкурку лягушки, и жена Синей Бороды, нарушает герой, доверяющий жене тайну разговора со зверьми, и герой, дотрагивающийся до золотой клетки жар-птицы, нарушает Психея, любуясь Амуром, нарушают смуглые полинезийские дети, опрокинувшие раковину, из которой вышло море, и бронзовый индейский воин, выпустивший из ореха Ночь, и, конечно, нарушают Адам и Ева.
Первородный грех - частный случай звучащего в любой сказке мотива: не делай того, что делать нельзя, и будешь благополучен.
В общем-то, для настоящей жизни эта мысль тоже весьма свежа и актуальна.
Что дальше случается с героем, нарушившим запрет? Над героем довлеет
архетипическая вина, которая - закон справедливости! - сойдет лишь тогда, когда ошибка будет исправлена, а если ее невозможно исправить, герой погибнет. Помимо мук и страданий, герой часто получает не что-нибудь, а долгий, бесконечный путь поиска потерянного в результате его ошибок человека, пока не сотрет железный посох и не стопчет железные сапоги.
Теперь видно, к чему я клоню? К Румпельштильцхену.
Стоит условиться на том, что над Румонькой
НЕ довлеет:
- вина труса (даже если считать его трусом, что делать не стоит, это не привело к нарушению какого-либо запрета)
- вина человека,
бросившего сына (сын сам помост сколотил, сам веревочку на шею набросил, сам табуретку пнул, а коли Румонька не успел его из петли вынуть - почти не Румонькина проблема и не его вина);
- вина убийцы (в архетипе убийца обычно - не тот, кто ножиком резал; кстати, Карлайл сам говорил, что Румонька был не в себе сразу после обретения магии, с него тут и взятки гладки).
- вина черного мага (мы давно уже за пределами христианской морали).
Однако есть нечто, незримым тяжким грузом лежащее на его хрупких плечах. И
закон справедливости, который вечно бдит независимо от момента непосредственного нарушения, бьет Румоньку смертным боем за совершенное когда-то, давным-давно, настоящее преступление, несравнимое ни с чем, что могут впаять колдуну господа герои. Герои - только исполнители воли закона: Капитан, одержимый жаждой мести, злая от неудач Регина, врущий Август и бесчувственный
мертвый Бельфайер, грубая Эмма, ядовитые Кора и Бастинда - все они - исполнители закона, велящего наказать Румпельштильцхена примерно (иначе они бы и не спелись к третьему сезону).
Румонька страдает. Румонька чувствует за собой вину, каким-то неуловимым образом связанную с четырьмя поколениями своего рода по мужской линии: его вина не просто огромна, она стала наследственной, и ее последствия расхлебывает уже внук!
А дело, в сущности, в том, что Румонька - крупный архетипический преступник
